Одним холодным ноябрьским вечером мы встретились с Андреем Левицким — режиссёром, сценаристом, педагогом, доцентом кафедры режиссуры Театрального училища имени Бориса Щукина. О его новых постановках и способах стать более творческим человеком читайте в нашем эксклюзивном интервью.
Интервью: Елена Левицкая
Недавно в театре «Человек» вышел твой новый спектакль — «Ивонна, принцесса Бургундская». О чём он?
Скорее всего, если говорить в двух словах, это спектакль о другом. О человеке с другим миром или о другом существе. Мы постоянно в этой жизни сталкиваемся с иными. Например, с людьми другой культуры, которые имеют подчас непонятные нам проблемы и потребности. И, как правило, мы их не принимаем. Это вообще сейчас такая тотальная проблема для человечества. Мы же не только по национальному признаку людей не принимаем. Мы сторонимся инвалидов, если говорить по-честному, мы не принимаем стариков, потому что боимся старости. Мы избегаем разговоров о смерти, потому что это табуированная тема. Не принимаем того, чего не понимаем. Мы боимся другого, боимся неизвестного. А «Ивонна» именно на этом и построена. Когда вдруг в нашем мире появляется некий иной, не такой, как мы, что тогда происходит с нами? И как начинают в нас все наши комплексы, все наши какие-то нехорошие вещи проявляться. В конечном счёте это приводит либо к тому, что наш мир рушится, либо к другим страшным вещам.
Другие театры не раз ставили этот спектакль. В чём отличие твоей постановки от остальных?
В начале 1990-х, когда я ещё учился, мне в руки попала эта пьеса. Она на меня произвела очень сильное впечатление. Ещё будучи студентом, я хотел её ставить. Но как-то не сложилось. Идею эту я не забросил, но обстоятельства препятствовали её воплощению. Прошло время, и в ряде театров «Ивонну» поставили. Я видел несколько постановок и понимал, что у моих коллег не получается. Это меня ещё больше внутренне заводило. Не получалось в большей степени найти решение для образа Ивонны. Её делали то больной, то сумасшедшей, то что-то ещё… А она просто не такая. И вот здесь и начинаются сложности. Когда Ивонну изображают больной девочкой, персонаж волей-неволей начинает кривляться. А это ведёт к тому, что я смотрю как зритель и вижу, что всё понарошку. Как говорил Константин Сергеевич Станиславский: «Не верю».
Также мне кажется неправильным, что люди относятся к этой пьесе как к абсурдистской. Она написана в 1939 году — задолго до появления театра парадокса. Да, она какие-то вещи предвосхищает, но всё-таки это не чистой воды абсурдизм. Есть ещё одна деталь: до меня эту пьесу ставили в переводе Л. Бухова. Я же выбрал перевод Сергея Бунтмана. Считаю, что он намного лучше и театрально точнее: ритмичнее, динамичнее, смешнее. В общем, он мне ближе. В этом переводе эта пьеса почти не ставилась.
Ты сказал, что этот спектакль не абсурдистский. Но тем не менее он идёт в театре «Человек», который позиционирует себя как театр абсурда. Расскажи про этот театр поподробнее.
Это театр с достаточно богатой историей, созданный Людмилой Романовной Рошкован. На его сцене шёл знаменитый спектакль «Чинзано» в постановке Романа Козака, там ставил свои спектакли Сергей Женовач. «Человек» был знаковым театром. Людмила Романовна поставила очень удачно несколько абсурдистских пьес, в частности «Стриптиз», который и по Польше гастролировал, и его сам Мрожек видел. Ну, и ещё были какие-то удачные абсурдистские названия. Вот так за «Человеком» закрепилась репутация театра парадокса.
Но сейчас ситуация меняется. Недавно главным режиссёром назначили Владимира Скворцова, и я не думаю, что он будет ставить сугубо абсурдистскую литературу. Мне кажется, что «Ивонна» — это переходный спектакль для этого театра. С одной стороны, я пытался всё-таки остаться в традиции, но с другой стороны —предложить нечто новое.
В театре «Человек» у тебя идут ещё какие-то постановки?
Там у меня шёл спектакль по пьесе Т. Стоппарда «После Магритта». Он о том, что происходит с людьми, когда они живут в каком-то странном, творческом, креативном мире. Постановке уже девять лет, и мы решили её немного освежить. Скоро выйдет новая редакция. Что-то останется неизменным, например оформление спектакля, потому что мне оно кажется очень удачным. Это то, что мы придумали с Андреем Тимошенко, замечательным художником, прекрасным режиссёром, сейчас руководителем Архангельского академического театра. Вот тогда мы с ним это сочинили, перебрав очень много вариантов. К нам приезжали люди из Бельгии, которые говорили: «Мы только вчера были в музее Магритта, там всё так, как у вас!» Что касается изменений, я бы хотел посмотреть на этот спектакль с точки зрения сегодняшней актуальности. Несмотря на то что пьеса не социальная, всё равно время меняется и вносит свои коррективы. Нужно иначе расставить акценты, что и будет сделано.
У тебя есть свой Московский драматический Третий театр. Как появилась идея его создать и почему он третий?
Это всё началось в этом здании, чуть ли не в этой аудитории (в здании режиссёрского факультета Щукинского училища. — Прим. ред.). У меня был курс, с которым я сделал спектакль по пьесе Христо Бойчева «Солдат и птицы». Это была большая серьёзная работа. Ребята настолько увлеклись, что загорелись идеей создать свой театр. Я им на это отвечал: «Вы сумасшедшие, ребят? Какой свой театр?» Они же молодые и в силу своего возраста не совсем понимали, какая это неподъёмная ноша и тяжкий труд. Но в конце концов всё-таки они меня уговорили, сказав, что возьмут на себя всю организационную часть, а я — художественную. С того курса, конечно, не все остались. Кто-то сразу ушёл, кто-то потом. Я стал приглашать других актёров. В основном это были ребята, которые у меня когда-либо учились. Со временем у нас сформировалась команда — так называемый Третий театр. Почему он третий? Называть себя первым нескромно, вторым я быть не люблю, остаётся только третий. Ещё его аббревиатура — ТТ. Есть такой пистолет ТТ, и так как у меня первая специальность — стрелковое оружие, я из Тулы, оружейник, то получается символично. Можно ещё так объяснить название. В русском театре есть два полюса. Один полюс — это Константин Сергеевич Станиславский, другой — Всеволод Эмильевич Мейерхольд. А всё остальное пространство русского театра до сих пор лежит между двумя этими гениями, и мы говорим, что мы Третий театр, обозначая некий третий полюс.
Какие спектакли идут в Третьем театре?
У нас есть программный спектакль «Полустанок» по мотивам пьесы Н. Воронова «Страсти по Торчалову». Мы его и на фестивалях играем, и на гастролях, и в Москве. И он успешно идёт: это наша очень удачная работа. Около года назад я выпустил спектакль «Сделано в СССР» по произведениям Людмилы Петрушевской, где мы её магнитофонный бытовой язык пытались преодолеть и сделать из этого поэзию, но это был немного тяжёлый спектакль. В начале этого сезона я решил его сократить — за счёт этого он стал более поэтическим, коротким, ёмким. Называться теперь он будет тоже иначе — «Чужая тень». По сути, это уже другой спектакль.
Сейчас в работе ещё две пьесы. Первая — «Ангел с железными крыльями» — по моему собственному сценарию. Это история мужчины и женщины, рассказывающая, до чего они могут дойти в своих взаимоотношениях, если постоянно будут проверять друг друга на прочность. Второй спектакль называется «Легенда о Манкурте». В основе лежит пьеса «Донор» Д. Смирнова, но я всё-таки авторским театром занимаюсь и не ставлю дословно пьесу. Там у нас много изменений: например, главного персонажа мы делаем не просто человеком дна, а поэтом, который до этого дна дошёл. Всё это мы иллюстрируем интересными стихами рано ушедшего поэта Бориса Рыжего. Некоторые диалоги мы заменили на легенду о Манкурте Чингиза Айтматова. В моё время — культовая вещь. Манкурт — это человек, который забыл, кто он, кто его родители, свой род. Мне кажется, что сейчас мы как раз живём во времена манкуртов. Само понятие стало подзабываться: старшее поколение его помнит, а младшее даже не знает.
У тебя очень творческая профессия. Откуда черпаешь вдохновение? Вдохновляют ли путешествия?
Путешествие ведёт к некоему креативу. Человек начинает творчески мыслить, когда он видит что-то новое и необычное, когда погружается в другую среду. Всё это даёт определённые эмоции, которые потом выливаются в творчество. Театр вообще связан с путешествиями. Потому что, например, как это было раньше? Сборная труппа, кибитка — и поехали. Средневековые актёры играли на площадях. Один город, другой, третий. Сейчас театр даёт возможность ездить. Люди театра, когда куда-то едут, оживают.
Также меня сильно заряжают студенты. Это молодая, дурная энергия, но она тебе не позволяет застаиваться, она заставляет тебя думать. Когда ты что-то им объясняешь, ты сам включаешься.
Вообще я к театру отношусь как к некой духовной практике, а в духовной практике важен даже не результат, а путь.
Свежий номер
